Ann
ну тогда и я не буду смотреть

Тея, а я про такой не слышала))
я время убиваю сериалом "Доктор хаус" и пересмотром Уз))

Отредактировано Ann (2008-01-22 22:06:54)

А насчёт альтернативы Узам...я посмотрела несколько серий "Сверхестественного"... Это конеч не Узы,но тоже прикольный...Только я чёто там не увидела Джину Холден...Она точно там снимается?

Алина
ну врядли те, кто имеют такие чемоданчики могут перепутать вампира с человеком, у них на вампиров наверняка глаз наметан. А про Джину Холден, она там в одной серии снялась, та серия прошла уже.

Тея
я видела рекламу Клинка, вторая часть сейчас идет вроде, там про девушку?

Ann мне тоже не понравился этот сериал, я даже смотреть не стала

хотела выложить фотки, но у меня не получается. Подскажите как это сделать?

Отредактировано Julichka (2008-01-23 21:05:08)

Морта, ты права...)))) Но все таки, хочется чего-нить новенького)))

А я и не знала, что Хаус по телеку идет!!! Круто! терь буду смотреть)))

Я уже прочитала 3 книги, 2 осталось. Как сумасшедшая читаю на работе, никаких договоров не заключаю, и без премии останусь! ))) Ну и фиг с ней. А вот если Генри не останется в конце с Вики, я этого не переживу!Хотя этот конец скорее всего и будет. НУ ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО. ОН САМЫЙ ЛУЧШИЙ. Селуччи и рядом не валялся. Эх...Мне бы такого вампирчега

я прочитала только одну, к моему сожелению.... времени совсем не хватает, а так хочется

Морта,кто знает,кто знает... Кстати тест недавно проходоила,оказалось что вампир...))))))))

ПРЕСТУПНИК (SCELERATUS)
"Боже, меня тревожит этот поход в церковь», Тони вышел из тени у Собора Святых Четок, куда не доставал свет фонарей и столкнулся с низкорослым блондином, вышедшим из здания. «Я имею в виду, ты же один из бессмертных, которые пьют кровь, ради всего свя….». Он почесал затылок. «Для чего это?».
«Я только что с Исповеди. Настроение такое».
«Он пройдет, правда?» - за то время, что Тони пытался обойти трех пожилых китаянок, его спутник преодолел почти весь путь до стоянки, и Тони пришлось перейти на бег, чтобы догнать его. «Знаешь, мы уже вместе около двух лет, и ты не был в церкви с прошлого года, приблизительно в это же время, и….»
«Точно в это время».
«Ладно. Это что, годовщина?».
«Именно». Генри Фицрой, когда-то Герцог Ричмондский и Сомерсетский, незаконнорожденный сын Генриха VIII, достал ключи от БМВ и открыл дверь.
Тони, забравшись на свое сиденье, пристегнув ремень, внимательно изучал его лицо, пока Генри двигался вдоль Ридчардс Стрит. «Не хочешь рассказать мне об этом?», спросил он наконец.
Они успели свернуть на Смит Стрит, прежде чем Генри заговорил...
Даже после трех недель пыток, с обожженным и искалеченным телом, в его глазах она все еще была прекрасна. Он перерезал веревку и поймал ее, позволяя ее весу опустить его на колени. Прижимая ее к сердцу, укачивая ее как ребенка в вязкой и липкой кровавой лужице, он ждал, когда придет печаль.
Она была мертва всего несколько часов, когда он нашел ее, следуя за запахом крови, таким густым, что даже смертный мог использовать его в качестве ориентира. Ее запястья были крепко связаны за спиной, грубая веревка проходила сквозь крепления и удерживала ее в воздухе. Тяжелый металлический груз свисал с ее обожженных лодыжек. Инквизиторы начали с побоев, добавляя болезненные пытки в течение долгого времени. Время убило ее, боль росла и росла, пока жизнь не отлетела прочь.
Они провели вместе год, все его ночи с того вечера, когда он последовал за ней к ее дому от площади Святого Марка. Он подождал, пока заснут слуги, и скользнул, незримо и бесшумно, в ее комнату. Биение ее сердца привело его к кровати, и он осторожно откинул одеяло. Ее звали Джиневра Тресчи. Женщина под тридцать, три года вдова, она не была красавицей, но она казалась такой живой – даже во сне – что он застыл в созерцании. Чтобы через несколько мгновений понять, что она тоже смотрит на него.
«Не хочу тебя торопить», сказала она сухо, «но мне холодно, и я хотела бы знать, стоит ли мне кричать».
Он намеревался насытиться и потом убедить ее, что это был сон, но осознал, что не может этого сделать.
Впервые за сто лет, в первый раз с того момента, как он добровольно приник губами к кровоточащей ране на груди своей бессмертной возлюбленной, Генри Фицрой позволил другому человеку увидеть его таким, каким он был.
Увидеть все.
Вампира. Принца. Мужчину.
Позволил себе полюбить.
Джиневра Тресчи принесла свет в жизнь, проходящую вдали от солнца.
Только один серый глаз остался под сморщенным веком, и Инквизиторы сожгли ее темные волосы – локоны цвета черного дерева, впервые остриженные в монастыре, который не мог защитить ее от Божьих Псов. В Венеции, в благословенный год 1637, Псы охотились среди слабых как хотели. Сначала это были евреи, потом мавры, затем те, кого подозревали в протестантизме, пока, в конце концов, Инквизиция, не без помощи золота, текущего в Испанию из Нового Света, не начала раскидывать сети по своему желанию. Джиневра была интеллигентной женщиной, смеющей думать. В то время этого было достаточно.
Мертвая плоть поддалась под его пальцами, усилившими хватку. Ему хотелось утонуть в ярости, плакать и оплакивать свою потерю, но он ничего не чувствовал. Ее свет, ее любовь погасли, а их место заняла тьма.
С сердцем таким же холодным, как у нее, Генри поцеловал ее в лоб и мягко уложил на пол. Когда он встал, его руки были в ее крови. Будет пролито довольно крови других, чтобы смыть эти пятна.
Он нашел священников в маленькой комнате, вольготно развалившихся в креслах с бархатной обивкой по обе стороны от мраморного камина, вытянувших ноги к огню, с золотыми кольцами, сияющими на бледных пальцах. Чистые и сытые, они все еще пахли ее смертью.
«….призналась, что имела отношения с дьяволом, была прощена и отдала душу Господу. Очень хорошо. Кому мы вернем тело, Сестрам или ее семье?».
Монах-доминиканец постарше пожал плечами. "Не вижу разницы, она… Кто вы такой?».
Генри обнажил свои зубы в пародии на улыбку. «Я – месть», сказал он, закрывая за собой и запирая тяжелую дубовую дверь. Когда он повернулся, молодой священник, уверенный в своей силе и ослепленный ею, двинулся к нему.
Их глаза встретились. Священник, спокойно наблюдавший, как множество еретиков нашли свой путь к искуплению на тропах боли, заметно побледнел.
Генри перестал притворяться, что улыбается. «И я тот дьявол, с которым у Джиневры Тресчи были отношения».
Он высвободил Голод, вызванный ее кровью. Они умерли, умоляя о пощаде, так же, как умерла Джиневра.
Этого было мало.
Великий Инквизитор послал еще пять монахов-доминиканцев на службу в его венецианском трибунале. Трое умерли, когда молились. Один – в постели. Еще один умер, диктуя письмо своему послушнику, который не запомнил ничего, кроме тьмы и крови
* * *
Дож, нуждаясь в политической и финансовой поддержке Испании, чтобы сохранить свою власть, предоставил Инквизиторам одно крыло своего замка. Он отдал им помещение, где были толстые каменные стены и где крики схваченных Божьими Псами людей не потревожат его сон.
Он тоже убил Джиневру, так же точно, как если бы воспользовался раскаленными утюгами.
С тихим вскриком Грация ла Валья села в богато изукрашенной постели Дожа, сжимая в руках концы одеяла. Балдахин был откинут, и лунный свет украсил комнату узором из теней.
Он уловила рядом какое-то движение и, думая, что разбудила своего возлюбленного, пробормотала, потянувшись к нему, «Какой темный сон мне приснился».
На ее крики сбежалась охрана дома.
Он убил святого мучителя Инквизиции быстро, как животное, которым он был, и оставил его около грязного тюфяка, что ранее назывался его кроватью.
Но все равно этого было мало.
За час до рассвета Генри отнес тело Джиневры Тресчи в часовню бенедектинского женского монастыря, где ее старались спрятать. Он обмыл ее в водах канала, завернул в льняное полотно и положил перед алтарем со скрещенными на груди руками, держащими те четки, которые она подарила ему в ночь их расставания.
Ее губы, когда он коснулся их, были холодны.
Но его губы тоже были холодными.
Хотя он и искупался в крови ее убийц, ее кровь оставалась на его руках. Он не встретил никого из сестер, и насколько его природа позволяла ему чувствовать, он был рад этому. Ее чудесное возвращение в монастырь гарантировала ей погребение в его священной земле, но только если вместе с нею не вернулась смерть.
На следующую ночь Генри проснулся в одном из склепов под собором Святого Марка, запах ее крови витал вокруг него. Для того чтобы смыть его, понадобится еще больше чужой крови. Власть государства и церкви так переплелась, что Инквизиция не выбирала свои жертвы наугад. Кто-то свидетельствовал против нее.
Джузеппе Леммо.
Согласие выйти за него замуж являлось альтернативой монастырю.
У него была большая голова, припудренный серый парик и мало времени для отказа. После того, как Генри выпил его жизнь, голова, тело и парик тихо отправились в канал.
Когда Леммо скрылся под грязной водой, Генри услышал звук приближающихся шагов двух человек и отступил в темноту. Его одежда пахла новой и старой смертью, но было маловероятно, что кто-то учует ее среди запахов города.
«Нет, нет, я говорю, доминиканцы умерли от руки Дьявола, который восстал из ада, чтобы защитить одного из своих слуг».
Генри незаметно последовал за двумя купцами, с трудом сдерживая свой Голод.
«А я говорю», фыркнул второй купец, «Что святые отцы сами вызвали на себя его гнев. Они тратили слишком много времени на поиски Дьявола в других людях, а дыма без огня не бывает. На мой взгляд, они чересчур наслаждались своей работой, и если приглядеться, то ты заметишь, что большинство еретиков поделили свое имущество между Орденом и Дожем после своей смерти».
«Будешь так говорить, и твое имущество поделят, ты, идиот».
Эти слова спасли им жизнь, но они так об этом и не узнали.
«Кто поделит? Божьи Псы в Венеции получили то, что заслужили», он сплюнул в темные воды канала. – «И я желаю Старине Нику хорошенько позабавиться с ними».
Его спутник торопливо перекрестился. «Ты думаешь, они единственные псы в конуре? Доминиканцы сильны, их трибуналы протянулись от Испании до северных земель. Он так это не оставят. Мне кажется, ты скоро узнаешь, что божьи Псы наводнили Венецию».
«Да ну? Дурак, они будут слишком заняты дракой за престол Дожа, чтобы сообщать Его Святейшеству о том, что нескольких его собак убили».
Прежде чем они вышли на свет, к людям вокруг Великого Канала, Генри скользнул во тьму между двумя зданиями. Трибуналы доминиканцев растянулись по всему пути в Испанию. Он взглянул на кровь Джиневры на своих руках.
«Будете пить, синьор?».
Не глядя ни на бутылку, ни на того, кто предлагал ее, Генри отрицательно покачал головой и продолжил смотреть на огни Сицилии, отделенные от него водами, освещенными луной. Перед ним, хотя он не мог сказать, какие именно огни принадлежат им, простирались здания самого большого трибунала Инквизиции за пределами Испании. У него был собственный суд, своя тюрьма, своя часовня и свои погреба, где оказывалась половина имущества еретиков.
Возможно, они знали, что он идет, что что-то надвигается. Слухи могут путешествовать и ночью, и днем, тогда как он был способен передвигаться только в темноте. За ним осталось много мертвых. Он убил доминиканцев и светских властителей, заседающих с ними на трибуналах. Он убил адвокатов, нанятых Инквизицией. Он убил тех, кто доносил Инквизиции на соседей, и тех, кто поддерживал Инквизицию. Он убил тех, кто замышлял убить его.
Он никогда не убивал так часто и никогда не был так силен. Он мог встать на холме и узнать, сколько жизней рассыпано перед ним. Он мог затаиться в тени снаружи дома и сосчитать количество сердец, бьющихся внутри. Он мог смотреть в глаза обреченных, почти оглушенный песней крови, струящейся по их венам. Становилось трудно сказать, где кончался он и начинался Голод.
Его называли демоном, испуганным шепотом, поэтому, насыщаясь, он прятал метки, которые могли выдать его истинную сущность. Было слишком много тех, кто верил в старые сказки, а он был весьма уязвим днем.
«Слишком хорош, чтобы выпить со мной, синьор?», человек, пропахший вином, пробирался к Генри. Спотыкаясь, он агрессивно поднял вверх кувшин. «Слишком хорош, чтобы…».
Генри поймал взгляд этого человека и удержал его. Он держал его сквозь осознание, сквозь испуганное биение человеческого сердца… Когда он отпустил его, он поймал кувшин, выпавший из онемевших пальцев, и наблюдал, как человек ползет прочь, отказываясь принять то, что он увидел.
Было легко найти корабль, переплывающий ночью узкий пролив. Генри присоединился к группе студентов, возвращающихся в университет после дня, проведенного в публичных домах Реджо, в экзотических объятиях шлюх континента. Несмотря на то, что небо было ясным, луна полной, а ветер дул с северо-запада, капитан шхуны взял у них разные монеты так быстро, словно искал предлога не задерживать плавание. Несомненно, он возил товары из Франции, Генуи и Флоренции, которые затем незаконно переправлялись в контролируемый Испанией Неаполь и на Сицилию.
По мнению Генри, контрабандисты использовали студентов как прикрытие для прибытия в Мессину.
Они проплыли мимо внешней стороны серповидной гавани, достаточно близко, чтобы ночь больше не скрывала отдельные здания, приютившиеся на склонах Этны. Генри видел шпиль собора, аббатство Святой Марии делла Валье, монастырь Святого Георгия, но не было ничего, указывавшего на место, где доминиканцы убивали от имени Господа.
Неважно.
То, что он ищет, нетрудно отыскать.
Они могут запереться, но Генри найдет их. Они могут просить, умолять или молиться, но они умрут. И будут продолжать умирать до тех пор, пока кровь на его руках не смоет пятна крови Джиневры.
Мессина была портовым городом, который существовал еще до Римской Империи. Под причалами, товарными складами, широкими проспектами и узкими улицами, лимонными деревьями и оливковыми рощами находились руины древнего города. Под некрополем располагались римские катакомбы.
Когда студенты последовали за нанятым факельщиком к университету, Генри пошел на запах крови, через улицы, пока не дошел до конца Виа Аннуциаты, к тяжелым железным воротам, отделявшим Пьяцца дель Доминико от остального города. Пару столбов, торчащих из низкого каменного помоста посредине площади, использовали три или четыре дня назад. Запах горящей плоти почти перебивал запах страха.
Почти.
«Эй, ты! Что ты здесь делаешь?».
Неожиданный окрик стражника должен был вызывать ужас.
«Зачем ворота?», спросил Генри, не оборачиваясь. Псы, сжигая ересь, нуждались в зрителях.
«Ты не здешний?».
«Я – месть», тихо сказал Генри, касаясь железа и растирая остатки густого дыма между пальцами. Когда стражник подошел к нему, он повернулся и обхватил рукой толстое запястье, сжимая до тех пор, пока не хрустнули кости, и стражник повалился на колени. «Зачем ворота?», повторил он.
«Друзья. О боже, пожалуйста…». Не боль заставляла его умолять, но тьма в глазах незнакомца. «У некоторых еретиков есть друзья!».
«Хорошо», Генри насытился в Реджо, поэтому он свернул стражнику шею и дал телу упасть в темноту. Без него ворота не были препятствием.
«Ты сказал, что он готов покаяться», традиции удержали доминиканца от сквернословия, и он неодобрительно посмотрел на тело на дыбе. «Он без сознания!».
Худой человек в кожаном фартуке пожал плечами: «Он был в сознании, когда я послал за вами».
«Сними его оттуда и отправь в камеру к остальным», сандалии простучали по полу, он остановился около второго монаха и покачал головой. «Я устал, а его адвокат ушел домой. Дадим Божьей работе перерыв до утра, ради милосердия….».
Утюги не были раскалены, но они сделали то, для чего были предназначены. Даже когда Голод вспыхнул, отвечая зову крови, окрашивающей сутану в черный, белый и красный, Генри оценил иронию последних слов монаха. Человек, не знающий милосердия, умер с ним на устах. Второй монах кричал и задыхался алой кровью, когда изогнутые ножи со стола за дыбой вонзались в его плоть.
Генри убил тюремщика так же, как убил стражника. Только те, кто отдавал приказы, расплачивались кровью.
За дверями из крепкого дуба, в одной большой камере находилось полдюжины пленников, а в двух камерах поменьше томилось по одному человеку. Вырвав засовы, Генри открыл двери и отошел в сторону, где его не могли увидеть. Она рано узнал, что пленники скорее останутся, чтобы встретиться лицом к лицу с Инквизицией, чем пойдут за ним, но он всегда наблюдал за тем, как они уходят, с глупой надеждой в уголке своего сердца, что среди них он увидит Джиневру, свободную и живую.
Пленник одной из маленьких камер вскочил, когда открылась дверь. Согнувшись, готовый к сражению, ослепленный светом факелов, он щурил глаза в поисках врага. Увидев тела, он выпрямился, и его губы сложились в улыбку. Волосы, такие же рыжевато-золотистые, как у Генри, уже начали седеть, но, несмотря на приближающуюся старость, он был подтянут и отлично сложен. Одет он был хорошо и явно привык, чтобы его слушались.
По его приказу четверо мужчин и две женщины, шаркая, вышли из большой камеры, с поднятыми руками, загораживающими свет, в волосах и одежде застряла солома. Они первыми покинули тюрьму.
Он использует их, чтобы проверить, свободен ли путь. Умно. Джиневра тоже была умной.
Бормотание на латинском языке заставило его вновь взглянуть на тела доминиканцев. Между ними на коленях, возложив руки на их головы, стоял старый францисканец, выбравшийся из соседней камеры и творил молитвы.
«Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, аминь», опираясь ладонью о дыбу, он с трудом встал на ноги. «Можешь выходить. Я знаю, что ты из себя представляешь».
«Ты не имеешь об этом никакого понятия, монах».
«Ты так считаешь?», старик повел плечами и наклонился, чтобы развязать веревки, удерживающие тело на дыбе. «Ты – смерть, что объявила охоту на Инквизицию. Ты начал в Венеции, а сейчас нашел дорогу сюда, в Мессину».
«Если я – смерть, ты должен бояться меня».
«Уже некоторое время я не боюсь смерти», старик повернулся и уставился в темноту слезящимися глазами. «А ты боишься меня?».
Губы Генри приподнялись в угрожающем оскале, и он двинулся на свет.
Францисканец нахмурился. «Подойди ближе».
С рычанием Генри перешагнул одного из мертвецов, запах крови окутывал его с ног до головы. Пленник Инквизиции или нет, этот монах должен узнать страх. Он поймал взгляд францисканца, но к своему удивлению, не смог удержать его. Отвести от него глаза он тоже не мог.
Наконец монах вздохнул и отпустил его. «Ты не зло, хотя зло было в твоих поступках. Я не вижу в тебе ни ярости, на радости от бойни. Я никогда не думал, что подобные тебе могут испытывать такую боль».
Генри отшатнулся, хватаясь за спасительный Голод, ускользающий от него. «Я ничего не чувствую!».
«Кого ты хочешь убедить? Что случилось в Венеции, вампир? Кого убила Инквизиция, что ты стремишься смыть ту кровь их кровью?»
Сквозь рычание в голове, Генри услышал свой голос: «Джиневру Тресчи».
«Ты любил ее».
Это не было вопросом, но он ответил на него: «Да».
«Ты должен убить меня. Я видел тебя. Я знаю, что ты такое. Я знаю миф…», старик дотронулся двумя пальцами до деревянного креста, висевшего у него на груди. – «И я знаю, как уничтожить тебя. Днем ты беспомощен, я могу вытащить тебя на солнце и забить кол в твое сердце. Ради собственной безопасности ты должен убить меня».
Он был прав.
Что значила еще одна смерть? Пальцы Генри, липкие от пролитой крови, сомкнулись на тощей шее старика. Он убьет его быстро и вернется к тому, ради чего приехал сюда. В Мессине было еще много доминиканцев.
Пульс францисканца бился медленно и ровно.
Генри опустил руки. «Нет. Я не убиваю невинных».
«Я не стану обсуждать с тобой первородный грех, вампир, но ты ошибаешься. Париджи Каррадори, человек из камеры рядом с моей, ищет власти у повелителя ада, принося ему в жертву детей».
Генри презрительно скривил губы. «Я не слушаю ложь Инквизиции».
«Это правда; Каррадори открыто признает это. Демоны овладели его разумом, а ты послал его убивать тех, кто невиннее всех в этом городе».
«Меня это не касается».
«Не дави на меня, старик!», он искал Голода, но впервые после смерти Джиневры Голод медлил с ответом.
«Ради милосердия Господня, тебе дан шанс спастись. Найти искупление, если хочешь. Конечно, ты можешь отдать себя тьме, которую ты носишь с собой много месяцев, впустить ее в свое сердце. Или ты можешь изменить себя в лучшую сторону».
«В лучшую сторону?», Генри осторожно попятился, чтобы это не походило на отступление, и наступил на высыхающую лужу крови, вытекшую из тел доминиканцев. «Ты хочешь, чтобы я сожалел об их смерти?».
«Не сейчас. Чтобы ощутить раскаяние, ты должен научиться чувствовать. Для начала останови Каррадори. И мы увидим, каковы замыслы Бога в отношении тебя». Старик дотронулся до воздуха между ними рассеянным благословляющим жестом, затем повернулся и начал освобождать человека на дыбе, снимая кожаные ремни с опухших рук.
Мгновение Генри смотрел на него, затем развернулся и покинул комнату.
Он не собирался преследовать Каррадори. Его делом была Инквизиция, медленно убившая его Джиневру, а не человек, возможно заключивший сделку с Нечистым.
«...ты послал его убивать тех, кто невиннее всех в этом городе».
Он не нес ответственности за то, что Каррадори решил сделать со своей свободой. Выйдя на площадь, он слушал, как бьются вокруг него сердца доминиканцев. Достаточно крови, в это раз ее не будет мало.
«….он ищет власти у повелителя ада, принося ему в жертву детей».
Дети умирали. В некоторые годы детей умирало больше, чем оставалось в живых. Он не смог бы спасти их всех, даже если бы захотел.
«Ты можешь отдать себя тьме. Или изменить себя в лучшую сторону».
«Заткнись, старик!».
Держа фонарь высоко в руке, для лучшего обзора, молодой монах вышел из здания. «Кто там? Это ты, брат Пе…?». Он больше почувствовал, чем увидел проскользнувшую мимо него тень. Он посветил фонарем, но там был всего лишь вход в тюрьму. На бледном камне блестел кровавый отпечаток ладони.
Пленники оставили ворота открытыми. Большинство из них избрало путь наименьшего сопротивления, устремившись вниз по Виа Аннуциата, но один свернул налево и двинулся вдоль стены, ведущей к горе.
Каррадори.
Вдали от запаха ужаса, наполнявшего тюрьму, Генри ощущал отметину Нечистого в его крови.
По крайней мере, насчет этого старик не солгал.
Сзади него внезапная какофония мужских голосов возвестила о том, что его присутствие обнаружено. Преследовать Инквизицию сейчас будет крайне опасно. Генри повернул налево.
Он должен был найти и догнать Каррадори, но вместо этого остановился у ряда домов, прижавшихся к внешней стороне некрополя, не зная, куда тот направился. Оскалившись, Генри тихо зарычал, и тощая собака, разбуженная этим звуком, начала выть. Еще дюжина собак присоединилась к протесту против появления нового хищника на их территории.
По сравнению с этим, вопли монахов были едва слышным шепотом.
Когда из многочисленных окон посыпались проклятия, Генри укрылся в молчании некрополя.
У Города Мертвых были собственные дома, мертвецов опускали в эту землю еще с тех времен, когда греки контролировали пролив. До Венеции, до Джиневры, Генри проводил с мертвыми мало времени – его собственную могилу трудно было назвать мирным местом. Позже он научился ценить тишину, где нет биения сердец и ничто не способно вызвать Голод, чтобы напомнить ему о незаконченной мести.
Но не в эту ночь.
Сегодня он слышал два сердца и чувствовал жизнь, балансирующую на краю вечности.
Пристанище мертвых часто становилось храмом темных искусств.
Охраняющие знаки, нарисованные кровью, красовались на стенах мавзолея. Генри усмехнулся и миновал их. Кровь имела над ним особую власть, такую же, какую он имел над ней. Темные искусства не были частью этой власти.
Черные свечи по обе стороны от истощенного ребенка, распростертого на надгробии, давали так мало света, что Генри вошел внутрь, не боясь быть замеченным. К его изумлению, Каррадори диким взглядом смотрел прямо на него.
«Итак, посредник моего Черного Хозяина пришел занять свое место рядом со мной», Он вырезал знаки на своей собственной обнаженной груди, новые раны поверх старых шрамов.
«Я сам по себе», резко выдохнул Генри, выступая вперед.
«Ты освободил меня, вампир. Ты убил тех, кто лишил меня свободы».
«Ты можешь отдать себя тьме».
«К тебе это не имеет никакого отношения».
Держа над ребенком длинное, прямое лезвие, Каррадори расхохотался: «Тогда зачем ты здесь?».
«Или можешь изменить себя в лучшую сторону».
«Мне стало любопытно».
«Тогда позволь мне удовлетворить твое любопытство».
Он занес нож; язык, на котором он говорил, был ни греческим, ни латынью (Отец Генри добился, чтобы тот знал оба языка в совершенстве). Твердые согласные резали слух и слушателя, и говорившего. Голод, успокоенный францисканцем, вспыхнул вновь.
Есть только один способ получить достаточное количество крови. Затем девочка повернула голову.
Серые глаза смотрели на Генри сквозь волны черных волос. Одна маленькая, грязная ручка протянулась к нему.
Но нож уже был на своем пути вниз.
Генри встретил его плечом, ощутил, как нож прошел насквозь, пытаясь достать до ребенка, в то время как его кулак вдавливал лицевые кости Каррадори ему в мозг. Каррадори умер еще до того, как рухнул на пол.
Кончик лезвия коснулся кожи над сердцем девочки, но кровь на надгробии принадлежала одному Генри.
Он выдернул нож и отшвырнул его, ловя ребенка в свои объятия и опускаясь на колени. Свежая рана на его руке была несравнима со старой раной в его сердце. Как будто разбилась стеклянная коробка, а теперь осколки выходили наружу. Раскачиваясь взад и вперед, он спрятал лицо в черных кудрях девочки, всхлипывая и повторяя: «Мне так жаль. Прости меня, прости…».
«….призналась, что имела отношения с дьяволом, была прощена и отдала душу Господу…».
«Я тот дьявол, с которым у Джиневры Тресчи были отношения».
Любовь к нему убила ее.
Когда он проснулся на следующий вечер, напротив стены сидел старый францисканец, экранированный фонарь превращал его в серую тень в темноте.
«Я думал, ты приведешь с собой толпу с факелами и колами».
«Если ты так подумал, то это не очень удачное место, для того, чтобы прятаться».
Генри сел, оглядел нишу и пожал плечами. Он оставил девочку у домов (она обняла разбуженную им тощую собаку), и преследуемый рассветом, скрылся в катакомбах и отдал себя во власть дня.
«Почему ты не выдал меня?».
«“Отмщение принадлежит мне”, сказал Господь. Кроме того…», сжимая в руке фонарь, старик поднялся на ноги, «Мне отвратительна мысль о том, чтобы потерять шанс спасти твою душу».
«Ты знаешь, кто я. У меня нет души».
«Ты сказал, что любишь Джиневру Тресчи. Без души любовь не существует».
«Моя любовь убила ее».
«Возможно». Поставив фонарь на надгробие, францисканец взял левую руку Генри в свою и повернул ее к свету. Рана снова начала кровоточить, кровь стекала по бледному предплечью и собиралась в лужицу на ладони. «Она ведь выбрала полюбить тебя?».
Голос Генри был едва слышен. «Да».
«Тогда не отнимай у нее этот выбор. Она и так уже много потеряла. Кровь на твоих руках, вампир, но эта кровь не ее».
Он смотрел на темно-красные пятна. «Не ее».
«Да. И ты поймешь, чья кровь нужна, чтобы смыть следы с твоих рук». Он мягко сжал пальцы Генри.
«Моя…».
Легкий удар по затылку застал его врасплох. Он даже не видел, чтобы старый монах пошевелился.
«Кровь Агнца, вампир. Твоя смерть не воскресит моих братьев доминиканцев, но твоя жизнь будет достаточно долгой, чтобы искупить этот грех».
«Ты очень странный монах».
«Я не всегда им был. В дни своей юности я знал одного, подобного тебе, и, возможно, спасая тебя, я искуплю свой грех, когда я привел к нему людей с колами».
Генри видел, как в глазах францисканца отразилась его собственная грусть. Но он знал, что дальше заглядывать не стоит.
«Почему Инквизиция схватила тебя?».
«Я францисканец. Доминиканцы не принимают наших представлений о высокой морали…».
«Высокая мораль…».
«Христос был беден. Мы бедны. Они – нет. Но это не означает, что они должны умереть…».
«Я не…».
«Я знаю», старик положил теплую ладонь на голову Генри. «Как давно ты не был на исповеди…?».
«Здания Трибунала разрушило землетрясение в 1783 году. Их так и не восстановили. Когда я вернулся в Мессину в 1860-х, даже я не смог найти то место, где они были».
Тони смотрел на многоэтажный гараж. Они были дома уже полчаса, просто сидели в машине, пока Генри рассказывал. «Ты действительно убил всех этих людей?».
«Да».
«Но некоторый из них были плохими, они злоупотребляли своей властью, и… но ты сделал это не поэтому, правда?».
«Правда. Они умерли, потому что я чувствовал себя виноватым в том, что случилось с Джиневрой, а не из-за того, что без них этот мир стал бы лучше, или что мне приходилось убивать, чтобы выжить». Он обнажил зубы. «Сейчас, когда я убиваю людей, у меня на это есть веские причины».
«Говоря от имени людей», тихо произнес Тони, «Я рад это слышать».
Генри взглянул на него. «Ты не боишься?».
«Из-за того, что ты натворил 350 лет назад?», Тони заерзал на сиденье и встретил взгляд Генри. «Нет, я знаю тебя сейчас». Когда Генри отвернулся, он коснулся его руки. «Послушай, у меня тоже есть прошлое. Не такое, как у тебя, но никто не может жить, не имея того, с чем нужно смириться. Того, в чем он раскаивается».
«Раскаиваться, разве этого достаточно?».
«Я не посещал мессы с тех пор, как был ребенком, но в этом весь смысл, не так ли? Я имею в виду, если ты по-настоящему раскаиваешься… Так какое покаяние он тебе назначил?», спросил Тони, когда стало ясно, что Генри не намерен развивать тему раскаяния.
«Сегодня?».
«Нет, триста пятьдесят лет назад. Мне кажется, что три «Аве Марии» здесь не помогут…».
«Он заставил меня пообещать, что я не забуду».
«И это все?», когда стало понятно, что и на этот вопрос Генри не ответит, Тони выскользнул из машины и прислонился к открытой дверце. «По TSN сегодня вечером показывают австралийское регби. Тебе понравится».
«Иди. Я догоню».
«Ты в порядке?».
«В полном».
«Я мог бы…».
«Тони».
«Ладно. Пойду наверх». Он выпрямился, закрыл дверцу и направился к лифту. Нажав кнопку вызова, он подождал, не оборачиваясь. В этом не было необходимости, Тони и так знал, что он увидит.
Генри.
Сидит в машине.
И смотрит на свои руки.
________________________________________
- Ваша светлость....
- Констебль....

а мне очень понравилась сцена из второй книги, когда Вики в доме у оборытней легла сверху на Генриха и дала ему наслодиться кровью, по началу я даже подумала о другом... эх, а было бы прикольно

Эх...рыбята! Наверное, когда снимут продолжение сериала, а наши его закупят, то мне уже лет 26 будет))) А вообще,читая конец 4-ой и 5-ю книгу, я плакала,как ребёнок. Последний раз так плакала,когда в 10 лет смотрела фильм "Белый Бим черное ухо"